Последние ряды городских зданий кончились здесь, и широкая трактовая дорога входила в город среди заборов и пустырей. У самого выхода в поле благочестивые руки воздвигли когда-то каменный столб с иконой и фонарем, который, впрочем, скрипел только вверху от ветра, но никогда не зажигался. У самого подножия этого столба расположились кучкой слепые нищие, оттертые своими зрячими конкурентами с более выгодных мест. Они сидели с деревянными чашками в руках, и по временам кто-нибудь затягивал
жалобную песню...
— Отчего вы так грустны, Катерина Эдуардовна? — повторял он, как
жалобную песню, как тихую молитву отчаяния, и вся душа его билась и плакала в этих звуках. Грозный сумрак охватывал ее, и, полная великой любви, она молилась о чем-то светлом, чего не знала сама, и оттого так горяча была ее молитва.
Неточные совпадения
Но и
песня смолкала, дрожа в тишине маленькой гостиной тою же
жалобною нотой неразрешенного вопроса.
— выводил чей-то
жалобный фальцетик, а рожок Матюшки подхватывал мотив, и
песня поднималась точно на крыльях. Мочеганка Домнушка присела к окну, подперла рукой щеку и слушала, вся слушала, — очень уж хорошо поют кержаки, хоть и обушники. У мочеган и
песен таких нет… Свое бабье одиночество обступило Домнушку, непокрытую головушку, и она растужилась, расплакалась. Нету дна бабьему горюшку… Домнушка совсем забылась, как чья-то могучая рука обняла ее.
Илья слушал спор,
песню, хохот, но всё это падало куда-то мимо него и не будило в нём мысли. Пред ним во тьме плавало худое, горбоносое лицо помощника частного пристава, на лице этом блестели злые глаза и двигались рыжие усы. Он смотрел на это лицо и всё крепче стискивал зубы. Но
песня за стеной росла, певцы воодушевлялись, их голоса звучали смелее и громче,
жалобные звуки нашли дорогу в грудь Ильи и коснулись там ледяного кома злобы и обиды.
Под кручею шумел и дымился к ночи весенний ручей, потрескивал костер в сырых ветвях и крючил молодые водянистые листочки, и все, вместе с тихой и
жалобной речью бродяги, певучими ответами Петруши, сливалось в одну бесконечную и заунывную
песню.
Пообедав наскоро, он сейчас же принимался за чтение, и если тут что-нибудь приходилось ему по душе, сильно углублялся в это занятие и потом вдруг иногда вставал, начинал взволнованными шагами ходить по комнате, ерошил себе волосы, размахивал руками и даже что-то такое декламировал и затем садился за свои гусли и начинал наигрывать и подпевать самым
жалобным басом известную чувствительную
песню: «Среди долины ровныя» [Среди долины ровныя… — первая строка
песни на слова А.Ф.Мерзлякова (1778—1830).].
Слова
песни то собирались в
жалобный и быстрый речитатив и, как бы боясь не договорить того, что хотели сказать, стремительно рвались из Гришкиной груди, то, вдруг растягиваясь в грустные вздохи — с воплем «эх!», — тоскливые и громкие, летели из окна на двор.
Около кровати заплакал ребенок. Мать спросонья толкнула люльку и, сама борясь с дремотой, запела под
жалобный скрип веревок старинную колыбельную
песню...
Песен уже нет, а есть крик; это не
песня, а речь: отец и мать беспрестанно окликают, зовут, манят своих глупых детенышей, которые отвечают им
жалобным, однообразным писком, разевая голодные рты.
Только что кончили эту псáльму, по знаку Николая Александрыча все вскочили с мест и бросились на средину сионской горницы под изображение святого духа. Прибежал туда и блаженный Софронушка. Подняв руки кверху и взирая на святое изображение,
жалобным, заунывным напевом Божьи люди запели главную свою
песню, что зовется ими «молитвой Господней».
Из-под смычка у него льются такие же
жалобные звуки, как в прежнее время из флейты, но когда он старается повторить то, что играл Яков, сидя на пороге, то у него выходит нечто такое унылое и скорбное, что слушатели плачут и сам он под конец закатывает глаза и говорит: «Ваххх!..» И эта новая
песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть ее по десяти раз.